Истоки героизма
А. Зоркий
Вновь на экране бой. Кинокамера медленно раскрывает панораму: безвестный русский поселок, белая церковь на пригорке, горящие танки, дым, разрывы, цепь солдат, летний сухой день.
К войне, которую показывают нам четверть века спустя, приходится заново привыкать. Глаза зрителя должны обжить экран. Сразу ли ты включишься в предлагаемую реальность, сразу ли поверишь, что не холостые пули режут тишину, не кинематографическое (пусть точно, по-военному, профессионально выверенное) действо разыгрывается на сегодняшней, мирной натуре?..
«Песнь о Маншук»: истоки героизма
Начнем с главного. С того, что дало фильму имя — «Песнь о Маншук» (реж. М. Бегалин). Я представляю себе плакат военных дней, посвященный подвигу казахской девушки-комсомолки, сержанта Маншук Маметовой. Он должен был выглядеть точно так же, как и другие плакаты, рассказывавшие о героях Великой Отечественной. Фотография Маншук, рисунок, изображающий ее последний бой, короткий рассказ о подвиге. Золотая Звезда и указ о присвоении сержанту Маметовой звания Героя Советского Союза (посмертно). Тогда, в 1944 году, это были самые точные, существенные, единственные штрихи портрета.
Я не могу вообразить себе на таком плакате Маншук, безудержно, почти по-детски оплакивающую малых сирот, встреченных на фронтовой дороге, не могу разглядеть на нем зыбких и нежных картин ее детства, не могу представить себе вот таких ее слов, сказанных в засаде разведчику, прицелившемуся во вражеского солдата: «Тоже храбрость… безоружных людей. В бою — другое дело…»
Сегодня — это детали, краски и слова, которые выражают характер. Что же изменилось? Представление о герое? Концепция? Нет, существо не меняется. Иными становятся формы его выражения, горизонт и задачи исследования.
«Песнь о Маншук» в этом смысле особенно любопытный пример. Это рассказ о реальном человеке и, стало быть, современный опыт героико-биографического фильма. И это рассказ национальный, рожденный в русле сегодняшней казахской кинематографии.
Суть его — исследование характера. Исследование мотивов поведения. А поведение здесь называется по-особому — войной, жизнью человека на войне.
Вот почему иллюзия военного действа, разыгрываемого в наши дни, оставила меня, как только мне впервые удалось задержать взгляд на Маншук — Н. Аринбасаровой. Нет, это случилось не в первом, довольно картинном эпизоде яростной стрельбы из пулемета. И не в начале второй сцены, когда вместе с раненым и говорливым попутчиком лейтенантом Маншук тряслась в полуторке по прифронтовой дороге. Лейтенант разыгрывал и «травил» нечто несерьезное. Во-первых, потому, что так это и было задумано авторами. А во-вторых, потому, что весь он от своей разухабистой удали, дамских часиков, трофейного плаща до пустой скороговорочки — был сочинен и как бы насильственно вставлен в военно-полевые условия. Поэтому и реплика Маншук — Аринбасаровой неожиданная, отрывистая: «Стыдно, товарищ лейтенант. Война идет, а вы…» — оказалась вдвойне убедительной, точной. И вот где-то в эти мгновения, взглянув на героиню, я ощутил начало характера Маншук.
Наталья Аринбасарова, как кажется мне,— актриса одной яркой эмоции, вкладываемой в каждую роль. Это эмоция-тональность, эмоция-характер, эмоция-суть. Таковы — всякий раз по-иному — Алтынай («Первый учитель»), Сауле («Ташкент — город хлебный»), Джамиля… И Маншук — такая же. Только как определить эту новую эмоцию, новую тональность?
Я просматривал второй раз фильм, перебирал его фотокадры и заметил, что у Аринбасаровой в этой роли нет эффектных портретов, этаких «выразительных» поз. Нет, ее часто надо искать глазами в кадре — девушку-подростка среди других бойцов. Она словно живет в некоей изобразительной пластике самых обычных солдатских фотоснимков, в тональности той, быть может, единственной фронтовой фотографии сержанта Маметовой, которая и могла попасть на военный плакат, посвященный Герою Советского Союза.
Что это — скромность? Робость? Боязнь расцветить портрет красками? По-моему, точность. И правда. И существо, начало существа характера. Потому что на войне, как видно, герои не всегда при жизни успевают обрести внешне героические черты. И важно в искусстве не «компенсировать» этот «пробел», а сохранять правду.
Разумеется, правда эта заключается не в констатации обычности, а в раскрытии содержания, которое эту обычность наполняет. Молодая актриса сумела показать, что ее героиня не просто воюет, но и живет, проникнутая особым, народным чувством войны. Казалось бы, самое естественное, общеразумеющееся. Но в сотнях кинематографических случаев нераскрываемое. Часто бывает на экране — воюют, ходят в атаку люди в военной форме. На войне как на войне, вроде и объяснять нечего. А в образе Маншук объяснено, почему именно она на войне, что именно ее ведет в бой. И оказывается, что это не лишнее — главное в характере героя.
Не раз и не два режиссер Мажит Бегалин сталкивает с военными эпизодами мирные видения Маншук, видения родины, отца, казахских степей. Прием не новый. Но здесь закономерный и необходимый. Это не просто лирические отступления, степной воздух, национальный колорит, добавляемый в картину.
В фильме это существенное углубление характеристики героини, это то, что она проносит по дорогам войны, с чем вступает в последний бой. Это раскрытие ее души. И мне кажется, очень важно было показать эту нежность и любовь Маншук. Очень важно было увидеть ее, горько, безудержно плачущую над чужими сиротами. В минуту слабости? Нет! Ибо именно эти качества сердечной чуткости закладываются в героический характер, формируют его силу и решимость.
Я говорю об очень важных по смыслу моментах фильма. Жаль, что не всегда им отвечает оптимальное качество воплощения. Разве выигрывает только что упомянутая сцена от того, что кинематографически она разыграна в декорациях мелодрамы? К чему столь театральное пепелище, столь живописная «перовская тройка» сирот? Так чрезвычайно существенным для характеристики Маншук становится и разговор двух пожилых военных. Они рассуждают о том, почему Маншук отказалась от службы в штабе: «Зачем с такой настойчивостью,— восклицает седой полковник,— надо рваться на передовую, самой лезть под пули… Это исступленное стремление подавить в себе женское. В конце концов, чувство самосохранения, чувство материнства единственны для женщин». «А вам не кажется,— отвечает другой,— что именно чувство материнства, именно враждебная ненависть к войне, к убийству ведут женщину на фронт…».
Важные слова! Они заставляют зорче взглянуть на героиню. Они обращают нас вновь к самой глубине характера. И вновь жалеешь, что этот главный разговор о Маншук разыгран в излишне патетической манере, словно на воображаемой трибуне.
Куда лучше и проще говорит о том же сама Маншук, сжимая в руке обыкновенное яблоко.
— А кого ты любишь? — спрашивает лейтенант Ежов.
— Вот это яблоко. Шумит оно. Этот шум жизни, дерева, корнями вытягивающего соки… И пулемет тоже живой. Молчит. Готовится…
Так и в самой Маншук перед последним ее боем увидена авторами фильма высокая человеческая гармония. И она — словно это яблоко, в котором живут соки земли, и она — словно боевое оружие, копит, набирает силу перед атакой. Гармония солдата, защищающего «шум жизни».
Мне по душе, что авторы фильма «Песнь о Маншук» идут по пути духовного обоснования подвига. Человеческое содержание подвига — вот тема их картины.
И тема эта раскрыта в главном. За экранным образом Маншук — Маметовой, за героическими фактами далеких военных лет мы можем теперь представить себе живого, близкого, интересного нам человека, понять гражданственную и нравственную суть прожитой им жизни. Ради этого стоит снимать картины.
